Сейчас просто сидел в ванной и вдруг подумал…
Если честно, я даже не знаю, как она выглядит. Я стараюсь туда каждый раз не смотреть. И не думать, что она есть. Я знаю, и этого хватит. Игорь тоже ни чего не говорит. Говорит, что сна-чала было больно не много, а теперь уже привычно. Обнимать его приходиться осторожно, ко-гда рядом сидишь – держишь за локоть. На всякий.
Это сейчас уже как-то странно – в ком-то что-то. Когда с трубкой ходил Сенька, мы его даже не видели – приехали как-то, а он уже успел куда-то сбежать. А вот когда-то…когда-то было не много страшно. Только я тогда об этом не думал.
Она про это не любит говорить. Да и понятно. Год 95й, 96й. Я, стало быть, в 5м. Хаму, на сколько помню, сама легла в больницу. Сколько ей было плохо до этого – не помню. Ни кто не знал, что это и что с этим делать. Вот тогда-то и было мое отслоение от класса. Потому что у них все дома хорошо. У них мама не болеет, папа всегда домой вечером приходит и братья нормальные. Отец, который приезжал с работы раз в 3-4 месяца, в упор не понимал, что ему с нами делать и чем кормить. Деньги, что он привез, ушли разом. Что-то давала родня, а на рабо-ту он тогда долго не мог устроится. А с братом мы как раз и перестали общаться. Я ему ни кто. Он мне тоже.
Помню оладьи. Раньше я их трескал на ура. Теперь просто даже в руки не возьму. Отец с Антом решили к ужину (или вместо него сделать) наделать. Так у нас все кастрюли были ими потом забиты, несколько дней ели. Что еще не ели – уже не помню…А! Это как раз была Пасха, вся родня рванула (опять таки) в областную кровь сдавать. Когда отец вернулся, он привез ребры-шек копченых.
Ходили на телеграф звонить. Ей еще не сделали операцию, а в кабинках били тяжелые стеклян-ные двери. Отец и так у мя бешенный (водолей, бля…я тебя прекрасно понимаю, что это такое), а когда кончилась даже мелочь, воплей было столько…когда где-то наскреб через пару дней, как раз сказали, что очнулась. Улыбается.
Накануне выписки я заболел. Градусник был в оранжевом футляре. Я его потом разобью. На ней был серый халат, в котором она до сих пор ходит. Она на кухне сидела. На табуретке. Ей плохо и мне плохо. Только я сча не при чем. Я сижу в углу. Я не мешаюсь. Мои 38 она заметит только через пару дней. Я почти не обиделся. Просто не понял. Была большая серая коробка с конфетами. Для врача. С бабочкой, с камнями. Но врача тогда не нашли, долго еще держали, пока не съели. Одна из моих была с ликером. Хаму тогда даже смеялась. А я плевался.
Потом…потом я вообще почти не помню. Потому что так лучше. Много там было всего. Страшного.
Вот и хорошо…
Теперь есть белый верх и черный низ. Белый ближе к лицу. Светло потому что.
Трубка до конца недели. Выписка в начале следующей. Не буду смотреть. Я так и раньше де-лал.
Белый верх и черный низ. Порядок не меняется ни на свадьбу, ни на кладбище.
Белый верх и черный низ. До твоего возвращения.